Насколько Россия приблизилась к достижению философской независимости? Возможно ли подготовить философа так же, как готовят математика или физика? Почему подлинный философ ― риск для государства? Об этом ― в интервью с российским социологом, политологом и философом Александром Гельевичем Дугиным.
Александр Гельевич Дугин
Фото: Николай Малахин / Научная Россия
Александр Гельевич Дугин ― кандидат философских наук, доктор политических наук, доктор социологических наук. Профессор, в 2009-2014 годы ― и. о. заведующего кафедрой социологии международных отношений социологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Почётный профессор Евразийского национального университета имени Л. Н. Гумилёва и Тегеранского университета.
― В последние годы в общественном пространстве все чаще возникает термин «независимость» — например, экономическая независимость или технологическая. А существует ли понятие философской независимости или философского суверенитета? И обладает ли Россия этим суверенитетом?
― Безусловно, у каждой цивилизации есть свой суверенитет — интеллектуальный, философский, можно даже сказать, богословский. Ведь цивилизация — это нечто большее, чем просто страна. Отдельное государство может не обладать философским суверенитетом, но цивилизация обязана.
Сегодня мы все больше приходим к убеждению, что Россия — это государство-цивилизация, что русский мир самобытен и самостоятелен, имеет центр в самом себе, а не представляет собой дополнение к чему-то другому. Мы ― не продолжение западноевропейской цивилизации. Поэтому вопрос о философском суверенитете страны выходит на первое место.
Еще Гегель говорил, что государство не может быть великим без великой философии, ― это принципиально важно. Например, создание Германской империи в XIX в. Бисмарком и Гогенцоллернами было предварено работами Фихте и Гегеля, которые создали великую философию для великой страны. Такая последовательность не обязательна, но в какой-то момент великое государство и его суверенная философия должны сойтись.
Сейчас настало время, когда России жизненно необходима суверенная философия. Это не вопрос выбора — быть ей или нет. Неверно думать, что можно обойтись лишь технологическим, политическим или экономическим суверенитетом. Подлинный цивилизационный суверенитет ― это прежде всего суверенитет философский, интеллектуальный и духовный.
Мы почти забыли такие слова, как «дух», «философия», «богословие», считая их чем-то несущественным. Однако именно эти понятия ― базовые парадигмы, ключевые коды цивилизации. Таким образом, суверенная философия — это утверждение нашего цивилизационного кода. И никто другой, кроме философов, не способен обнаружить, описать, обосновать, в конце концов создать этот суверенный код.
Поэтому вопрос о суверенной философии сегодня стоит ребром. Россия не сможет быть суверенной как государство-цивилизация, если у нее не будет собственной, самостоятельной философии.
― Правильно ли я понял, что пока суверенной философии у нас нет?
― Сказать, что ее нет совсем, — значит перечеркнуть самих себя, ведь философия не создается искусственно, она представляет собой традицию. Суверенная философия у нас есть, однако она не активирована и не актуализирована. Она строится на принципах, уже присутствующих в нашем обществе, — прежде всего на православной культуре и приверженности православной религии. Не может быть русской суверенной философии, которая не была бы православной.
Уже несколько столетий Россия находится под определяющим влиянием западной философской мысли. Поэтому утверждение нашей цивилизационной самобытности требует, как это было у славянофилов, евразийцев и других интеллектуальных школ, нового обоснования, возрождения нашего самостоятельного православного стиля мышления. Мы должны вернуть полноту и богатство православной мысли, составляющей нашу основу. Мы не можем подменить ее суррогатом и не можем оставаться в русле западноевропейской цивилизации, которая достигла чудовищных форм, а теперь стала для нас откровенно враждебной. Таким образом, нам нужно утверждение самобытности, но не изобретенной с нуля, а основанной на преемственности нашего цивилизационного пути и нашей истории.
Для этого необходимо обратиться к истокам — к греческому, византийскому православию, ко всей сокровищнице православной мысли, начиная с Иустина Философа, отцов-каппадокийцев, Александрийской школы, Иоанна Дамаскина, Симеона Нового Богослова и Григория Паламы. Все это ― сокровищница аутентичной христианской мысли, которая должна быть не просто изучена, а реактивирована: мы должны понимать ее структуру и относиться к ней как к операционной системе или коду, который лежит в основе нашего исторического самосознания.
В начале ХХ в. с нами произошла интеллектуальная катастрофа: всю тысячелетнюю философскую историю стерли, заменив ее суррогатом марксистской мысли. Возможно, в марксизме было что-то ценное, что-то хоть и косвенно, но отражавшее нашу идентичность. Однако говорить о суверенитете на основе учения, сформированного в совершенно других условиях и принявшего тезис об универсализме западной цивилизации, где мы считались лишь периферией, невозможно. Политический и идеологический суверенитет в советский период у нас был, а философского — не было.
Затем, в 1990-е гг., мы окончательно порвали с какой-либо суверенностью, что оказало трагическое влияние на состояние отечественной философской мысли. Если сложить столетие коммунистической идеологии с либеральным упадком и кризисом 1990-х гг., становится ясно: мы очень далеко ушли от состояния, которое русская философия начала обретать в XIX в., и до сих пор не можем выйти из этой философской паузы. Хотя определенные попытки и в советское время, и в среде русской эмиграции, и в последние десятилетия предпринимались.
Сегодня движение в сторону суверенной философии противостоит институтам философии и кафедрам большинства вузов, которые не соответствуют вызову современности: они продолжают инерционный процесс, уводящий от основной задачи ― построения суверенной философии. А без нее у нас не останется никакой независимости: ни на технологическом, ни на экономическом, ни на политическом уровнях. Предпосылки к ее созданию есть, потребность — острейшая. Но существующие институты совершенно не соответствуют задаче.
Конечно, можно задаться вопросом: а может ли философия вообще быть институционализирована? Говорят же: вот появятся философы — будет и философия. А не появятся — никакие чиновники их заменить не смогут.
Фото: Николай Малахин / Научная Россия
― Можно ли философа создать или воспитать в обществе, как физика или математика?
― Платон считал, что это возможно, а ответственность за воспитание философа должно взять на себя государство. Оно же должно поднять его на вершины созерцания. Поскольку именно государство дает ему этот шанс, философ обязан вернуться и принести обществу лучшие законы и идеи. Ведь если философ сам отправится в метафизическое путешествие, то, возможно, он и не вернется добровольно: зачем ему возвращаться в грязь бытовых и технических обременений? Но если философ — посланник государства, его долг — вернуться с полученным знанием.
Этой же точки зрения придерживался и Аристотель, полагая, что философа можно и нужно целенаправленно формировать. Однако государство, воспитывая философа, не может предопределить содержание тех истин, которые он постигнет. В этом заключается риск: воспитанный государством философ, узрев истину, может вернуться и заявить: «У вас здесь все неправильно».
― То есть отношение философа к государству может радикально измениться?
― Подобный пример ― Сократ. Он поднялся к истине, вернулся, чтобы поведать ее обществу, но общество, не доросшее до этой истины, убило его. Настоящий философ, раскрывающий обществу правду о нем самом, всегда несет в себе нечто от Христа — мученика и жертвы.
Поэтому философ не может служить государству: он служит людям и истине. Однако государство остро нуждается в таких служителях истины, подобно тому, как церковь нуждается в мучениках и святых. Но государство должно решиться на воспитание философа, зная, что не сможет контролировать его сознание. Напротив, философ, вернувшийся из созерцания, сам будет судить о том, что в государстве хорошо, а что плохо, на самом высоком уровне. Конечно, он не отменит власть. Он будет играть роль, подобную Мерлину при короле Артуре или патриарху при императоре. Философская сфера — это особое место в политической системе, которое не претендует на власть, но зато претендует на истину.
И если власть хочет править, опираясь на истину, она должна прислушиваться к философу. Если же ее цели сводятся лишь к силе или эгоистическим интересам, то философ ей, в общем-то, и не нужен. Но если у государства есть амбиции стать государством-цивилизацией, то философы должны занимать в нем очень высокое, особое положение. И это всегда риск для государства, потому что настоящий философ неуправляем. Управляемый философ — это уже не философ, это пропагандист или идеолог. Философ — это не тот, кто провозглашает то, что угодно князю. Скорее уж князь формулирует свои указы и постановления, исходя из определенных философских созерцаний. Поэтому воспитание философа — дело рискованное.
Наши же философские институции на протяжении последних 100 лет просто служили власти и господствующей идеологии — сначала советской, затем либеральной. Сегодня ни той ни другой идеологии нет, и эти институции существуют по инерции. И именно сейчас, когда на наших глазах возникает острая потребность в цивилизационном философском суверенитете, необходимы глубокие реформы философских институтов. Мы должны создавать маршруты, которые позволят избранным представителям нашего народа подниматься к созерцанию. Это мы можем обеспечить.
Пока же наши институты остаются на волне инерции чуждой идеологии и бытовых задач. Поэтому институционально мы даже близко не подошли к созданию суверенной философии. Возможно, все упирается в то, что для начала нужен хотя бы один настоящий философ. Тогда он совместно с государством сможет создать адекватный институт философии и наладить образование, чтобы выявлять людей с призванием, отделять их, помогать раскрываться и готовить к этому пути.
Создавать и готовить их как технических специалистов невозможно, но можно создать предпосылки — среду, интеллектуальные оазисы в виде институтов, кафедр, даже философских кружков.
― Если для рождения философа нужно создавать определенные условия, то к чему сводится роль научных институтов, которые занимаются вопросами философии?
― Для существования философии необходим хотя бы один настоящий философ. Если их будет два — прекрасно, три — еще лучше. И уже вокруг аутентичной философии ― этой тончайшей субстанции ― может выстраиваться институция. Тогда появляются ученики, последователи, даже оппоненты. Взять того же Аристотеля: он и продолжает линию Платона, и строит собственную модель. Но это верно только в отношении настоящих философов, таких как Платон: отвергая его, все равно возможно получить нечто важное и разумное.
Если же рассматривать чиновника от философии, то неважно, принимаешь ты его идеи или отвергаешь: развивать и опровергать там попросту нечего. Поэтому изначальная закваска, рождение философа — необходимое условие. И когда такой человек появляется, государство, если оно действительно хочет утвердить свой суверенитет, должно помочь создать вокруг него атмосферу, благоприятную для возникновения школы. Только тогда институция во главе с философом станет подлинной школой философии. Ведь в философе есть то, что он хотел бы видеть в других. Он способен определить: это — философ, а это — чиновник. Но и для чиновника найдется место: он сможет готовить вспомогательные материалы или изучать технические аспекты той или иной философской школы. Таким образом, в общем процессе философии есть место и для тех, кто оказался в этой сфере, не будучи философом. Настоящий философ сможет реорганизовать все так, что каждый займет свое место. Если же во главе стоит симулякр — все будет работать вхолостую. Институты не будут ничего транслировать в общество, процесс живой философии подменится ее имитацией. С чем мы, увы, имеем дело сегодня.
Фото: Николай Малахин / Научная Россия
― То есть философ обязательно должен быть живым человеком ― современником? Существующие институты и ученые неспособны решить задачи создания философского суверенитета, опираясь на уже существующие труды?
― Верно. Потому что философия — это всегда конкретный опыт, то, что Аристотель называл опытом Софии. Аристотель очень точно и подробно это описывает и разделяет фронезис и Софию.
Фронезис — это накопление знаний и данных. Этим может заниматься любой человек с определенной предрасположенностью. Люди, которые занимаются фронезисом, у нас есть: они изучают разные философские школы, что-то понимают и в религии, и в новой философии, и в постмодернизме. Фронезис ― это навыки, знания, объемы компетенций в постижении или интерпретации тех или иных философских кодов. Это профессия.
Аристотель пишет, что также есть и София ― совершенно другая ось. По-настоящему философия рождается, когда происходит вспышка Софии, и засвидетельствовать это может только живой философ. Такой человек живет среди таких же софийных структур и беседует не со своим окружением: он говорит с Платоном и Ницше, спорит с Хайдеггером, полемизирует с Гегелем… Потому что для настоящего философа они, другие философы ― его современники.
И именно живой философ способен правильно и организовать фронезис, и учредить институции, которые будут действительно выполнять свою функцию. Только он может разглядеть в другом человеке те самые искры Софии, тех, кто несет в себе это зерно, а не просто на отлично сдал экзамен.
Без такого философа ничего не изменить: фронезис неспособен подменить Софию. София — это дар, божественная искра, которая и делает философа философом.
― Вы говорите о философе как о чем-то сакральном…
― Так и есть.
― Так он ученый или нет?
― Нет, философ — это нечто большее, чем ученый. Ученые — это те, кто, питаясь светом, исходящим от подлинного философа и подлинной философии, применяет этот свет к определенным сферам знания. Ученый становится ученым через обучение, через овладение знаниями. Но так ученый не станет философом. Акт Софии — редчайшее явление.
Науки — это продукты философии: в основе любой дисциплины, и точной и гуманитарной, лежит та или иная философская модель. Не бывает науки без философии, но философия без науки есть. Философия первична во всех смыслах; это своего рода трансцендентное измерение мысли.
Философа интересует истина как таковая, и ничто иное. Ученых же интересует применение этой истины к различным областям — математике, физике, химии, биологии, обществу, политике. Но чтобы было что применять, необходимо иметь источник — а он дается только в философии и более нигде. С точки зрения Платона, призвание человека — стать философом. Однако этот дар дается лишь немногим. В принципе, каждый должен стремиться обрести доступ к поиску истины, но на практике очевидно: настоящего успеха на этом пути добиваются лишь единицы.
― Искусственно создать философа нельзя, но для философского суверенитета он необходим. Что может стать стимулом к тому, чтобы государство пришло к пониманию, что философия нам нужна, и создавало условия для его появления?
― Может быть, когда дело дойдет до таких тупиков, которые уже невозможно преодолеть привычными средствами, — вероятно, тогда и решат, что стоит обратиться к философу. Сначала, конечно, будут приглашать всех подряд, и это породит изрядный мусор. Но в конечном счете среди этого непригодного и случайного нагромождения власть может чудом нащупать нечто настоящее. Парадокс в том, что определить, кто есть философ, а кто нет, может только другой философ. Это как в алхимии: чтобы получить золото, нужно уже иметь золото. Только философ способен понять, что перед ним тоже философ, а не клоун или начетчик, научившийся говорить умные слова.
Философ — это человек, для которого истина важнее всего. Он готов свидетельствовать против себя во имя истины, отказаться от чего угодно. Вспомните Диогена и его беседу с Александром Македонским. На вопрос «Что тебе нужно, философ?» — он ответил: «Не заслоняй мне солнце». Если в глазах человека, претендующего на звание философа, вы видите что-то шкурное, хищное, например желание стать директором института, — это точно не философ.
Так как же определить философа? Очень трудно. Но по косвенным признакам можно. Люди, которые слишком уютно и беспроблемно устроились в этой реальности, вряд ли могут быть философами. Философа должно что-то тянуть вон из пещеры, в которой остальные чувствуют себя комфортно, принимая тени и галлюцинации за истину в последней инстанции.
Философ обязан ощущать некую тревогу, неудовлетворенность этим миром, которую он стремится разрешить. Иначе не будет этого притяжения к миру идей, не будет философского пути и возвышения, не будет движения к горизонтам созерцания.