Вечером посыпались звонки от родителей с благодарностью за этот урок о важном
Он предстал в моем в кабинете совсем не случайно, ибо является постоянным читателем «Московского комсомольца», который вот уже много лет подряд публикует мои колонки.
Разделяя человеческие и педагогические позиции автора, Григорьев Владимир Тимофеевич захотел встретиться со мной и моими воспитанниками. Встреча продолжалась в течение полутора часов и фактически вылилась в потрясающий урок о главном. Начну с того, что Учитель с большой буквы, которому от роду 95 лет, все это время, несмотря на мои настоятельные просьбы сесть, стоял перед детьми, как делал это всегда на протяжении своей долгой педагогической карьеры. Замерев, школьники записывали его выступление на диктофоны. И не случайно!
Его жизнь и судьба преподносят суровый, но благотворный урок юношеству, обдумывающему житье. Родился 8 марта 1932 года. Первый класс окончил в 1941 году в Хабаровске. На руках уже была путевка в «Артек». Но случилась война, и поездка отменилась. А потом учиться пришлось в эвакуации в Абакане.
«А во время войны, знаете, школы почти все были отданы госпиталям для раненых, — рассказывает Владимир Тимофеевич. — И нас учили где попало. Где-то на краю бараков света нету, керосиновые лампы. В начальную школу ходил за 5 километров, а в среднюю за 15. Да, писали на газетах, на старых книгах, тетрадок не было. Печку топили, чернильницу держали за пазухой. Вот я не знал, что с вами встречусь, я бы принес перьевую ручку и перья, которыми мы писали, я сохранил их до сих пор. Ну где тут грамотность-то? Так и провалил русский язык. Оставили на осень.
Преподавали нам замечательные учительницы. Одну из них, учительницу немецкого языка, я обидел, подбросив ей в печку патроны. Я ненавидел немецкий язык, потому что нам 9 мая 1945 года пришла похоронка на брата. Из-за немецкого остался на второй год. Потом перед ней извинился. А еще мы ходили в госпитали, то бинты там стирали, крутили, то с ранеными беседовали, там читали, писали. Наша классная руководительница, Раиса Константиновна Сергеева, вдова героя Советского Союза, летчика, вместе с нами ходила на торфоразработки, работая наравне с учениками. Она нас за 50 километров возила в Москву, чтобы мы попали в театры. И все театры мы просмотрели. И в Большом были, и в Художественном, и в Малом… Вы представляете? Это 47–50-й годы!
Драмкружок она организовала: мы и пели, и плясали. Дальше — больше: бальные танцы открыли в этой сельской школе. Учила нас правильно. Она — литератор. Литераторы и бальные танцы? Вы не представляете, какой это был человек. Я получил первую оценку — три в сумме: кол по русскому, два по литературе. Но она преподавала так, что не влюбиться нельзя было.
Если она начинала рассказывать о Горьком, то не говорила: «О, великий пролетарский писатель»… Она говорила: «Вот только одно письмо Алексея Максимовича своему сыну». Он, Горький, в это время лечился на Капри в Италии. Сын навещал его, а отец Алексей Максимович пишет ему домой в Россию: «Ты уехал, а цветы, посаженные тобой, цветут, радуют глаз. Вот если каждый после себя оставлял что-нибудь хорошее, насколько приятнее и радостнее была бы наша жизнь. Помни, сынок, всегда приятнее отдать, чем взять».
Вспомните, Горький в песнях пишет: «Прославим женщину-мать, всепобеждающий источник жизни».
Вот так вот по капельке, по слову мы влюблялись в литературу, в правильные слова, которые стали нормой и нашей жизни, вы понимаете, да? Приятнее отдать, чем взять… Кстати, учительница наша доработала до 90 лет и из школы не ушла. Трудилась потом в школе «на вешалке», в раздевалке. И если у меня какой-то был момент переломный в жизни, я всегда обращался к ней. Из Москвы ехал советоваться.
Кстати, расскажу интересный случай. Я в институте литературном на литфаке готовился к первому уроку по русскому языку. И поехал к ней, чтобы она меня проконсультировала, подготовила к этому уроку, на поезде. Приехал, мы разложили по полочкам этот урок. Подхожу к станции, чтобы отправиться в Москву. А какой-то прилично подвыпивший тип прямо мне с ходу — бах! — в нос.
И у меня нос вот так — набок. Я тык-тык-тык-тык-тык, еле-еле поставил нос на место. Приезжаю давать урок, а преподаватель посмотрел на меня и сказал: «Да-а-а, береженого Бог хранит, а шальной сам налетит. С такой рожей, извини, я тебя на урок не пущу». И не пустил на этот первый урок, который я запомнил на всю жизнь. Кстати, потом этот преподаватель вел у нас церковно-славянский язык. Благодаря ему мы знали все молитвы. Он подарил мне учебник и надписал: «Неутомимому в труде и забавах». И «забавах» — подчеркнул.
Благодаря своим педагогам я решил стать учителем, получив два высших образования: учителя русского языка и литературы и учителя физкультуры.
Мне повезло с родителями. Отец 1905 года рождения был малограмотным, мать работала с 13 лет на канатной фабрике, имея образование всего два класса. Я сохранил ее письма. Там в слове две-три ошибки. Затем отец стал молотобойцем. В 1920-е годы моих родителей как активных комсомольцев направили из Брянска в Ленинград в школу рабочей молодежи, потому что такие школы не везде были. Закончив рабфак, он поступил в институт восточных языков. Представьте, ему 20–25 лет было, и этот бывший малограмотный человек выучил китайский, японский и параллельно английский и был направлен на Дальний Восток в разведывательную часть Амурской краснознаменной флотилии.
Отец, несмотря на то что уже имел звание полковника, заслуженного чекиста, все умел делать своими руками, мог спокойно шить на машинке «Зингер». Внучке, извините за выражение, трусики строчил. Надо печь сложить — печку сложит. Любой инструмент мог сделать. Я до сих пор пользуюсь его инструментами. Мама была комендантом дома офицеров, с двумя-то классами образования. Значит, талант был организаторский. Вот такие люди были, все умели делать, ничего не боялись!
Ребята мы все были бедовые. Ездили на подножках вагонов, на крыше. Однажды, как придурок, прыгнул с крыши вагона на полном ходу, против движения поезда. Как только жив остался… А сколько ребят погибло. Директор школы за этот «подвиг» надавал мне оплеух. Замечательный человек был, справедливый.
Вот мой первый школьный дневник, который я сохранил, там все мои двойки. Тогда, в сорок шестом году, был голод. Чтоб вы понимали, еще ходили продовольственные карточки. Я вам сейчас покажу эти карточки, по которым мы получали хлеб. Так советская власть позаботилась о нас, о школьниках, о школе. Вот он, первый дневник сорок седьмого года. Не верите? Посмотрите сами. И все двойки там же…
Благодаря своим педагогам я пошел в учителя. Во время учебы в пединституте активно занимался спортом: плавал, стрелял, занимался гимнастикой. Так что параллельно с филологическим факультетом окончил факультет физической культуры. Стал преподавать в вечерней школе.
Затем был призван в армию, стал стрелком-радистом, солдатам лекции читал по истории и литературе. После армии пошел преподавать в вечернюю школу.
Жизнь была очень трудная. Первую мою жену, 7 лет мы прожили, убили, когда она шла на работу. А я остался с маленьким ребенком, с сыном. Один, что называется. Там же, в школе рабочей молодежи, где я работал, он нашел себе вторую маму, вторую мою жену. 9 лет назад она, к сожалению, умерла.
В вечерней школе у меня были прекрасные ученики, с которыми я дружу до сих пор. Один из них — замечательный актер Сергей Петрович Никоненко. Он, как и я, страстно любит Сергея Есенина. Музей поэта на Арбате организовал.
Я вам так скажу, ребята, — не бойтесь, пробуйте, ошибайтесь, следуйте завету Л.Н.Толстого, который писал: «Честно, надо путаться, ошибаться, бросать. Снова начинать, стремиться и делать. А спокойствие — душевная подлость». И сам он путался, ошибался, чего только в его жизни не было, а в итоге стал величайшим человеком!»
…Затаив дыхание, полтора часа внимали подростки нашему гостю. А вечером посыпались звонки от их родителей с благодарностью за этот урок о важном. Урок трагического оптимизма. Этот несгибаемый Учитель, выстоявший под ударами судьбы, высказал мне свою горькую обиду. Его не пускают в школы для встреч с подростками. Для допуска он должен доказать свою правильную сексуальную ориентацию (в 95 лет!), предоставить справку, что не состоит на психиатрическом учете, а кроме того, предоставить на утверждение администрации учебного заведения текст своего выступления. Таковы правила. Что до меня, то, будь моя воля, я бы с таких ретивых администраторов потребовал бы справку о пригодности к педагогической деятельности, без которой наступает запрет на профессию.
P.S. По просьбе Учителя Евгения Ямбурга Учителю Владимиру Тимофеевичу Григорьеву, верному читателю нашей газеты, редакция дарит пожизненную подписку на «МК».